Многодетный фестиваль

В душный репзал набился весь актив фестивальной публики. За двумя дощатыми столами разместились четверо артистов Красноярской драмы с листами текста в руках. Двое из этой четверки — непрофессионалы, этнические литовцы, чьи семьи в реальности прошли через испытания, описанные в пьесе: депортация литовцев в Сибирь, война, оккупация Прибалтики. Исполнитель роли Тевоса сам когда-то мальчишкой ехал в никуда в вагоне для скота, мечтая о том, чтобы непременно вернуться. И это обстоятельство, и строгая графичность, и простота подачи истории, и неброские костюмы 1940-х на артистах задавали особый градус доверия к происходящему, поднимая его темы на философские высоты. Замечательная актриса Наталья Горячева зарядила действо невероятной иронией, заставив зрителей не просто смеяться, но задав ту меру отстранения, под которой, как под защитной оберткой, только и может сегодня скрываться настоящая боль. Язык литовского автора в какой-то момент сопрягается с платоновским абсурдом. И как-то получается, что начинаешь почти физически сопереживать боли этих персонажей, безуспешно противостоящих «тунгусскому метеориту» системы и своих личных судеб. Сопереживать, хотя артисты на протяжении часа так и не поменяли положения за столом.

В спектакле из Хабаровска все иначе. Аутентичность среды и характеров режиссеру принципиально не важна. Если красноярский «Малыш» кажется почти документальным, то хабаровский хорошо чувствует себя и в ритмах французской мелодии, под которую маршируют то лесорубы, то фашисты, то все вместе. В литовцах тут нет ничего литовского. А в сибиряках — сибирского. Все существуют в условно-игровом, карнавальном пространстве. Председательша колхоза в таежной деревне одета, как Любовь Орлова в «Светлом пути»: из грубой мужички и хамки она незаметно превращается в Женщину-мечту, вместо звериных шкур примеряя к финалу шелковые туалеты и шляпки. Потому что любовь, все искупающая и оправдывающая, все-таки настигает ее к финалу.

Все, что у красноярцев — повод для тишины и простоты, у хабаровцев — стимул для бесчисленных режиссерских придумок, яркой фантазии, физического сумбура на сцене, который становится знаком все того же абсурда жизни. Артисты, вооружившись огромным количеством приспособлений, разыгрывают сюжет универсально-мифический — о том, из чего рождается любовь и отчего она так тяжело рождается, о Добре и Зле, Ребенке и его Родителе, Доме и — в качестве альтернативы — Заборе, за которым дома ни за что не разглядеть. И в том, как это делано, театра — через край.

Режиссеру хабаровского «Малыша» Константину Кучикину очень важна тема личной ответственности. Все поступки героев проходят нравственную оценку, а корни Зла тянутся из детства. Мальчик Лёня, чье взросление проходит на наших глазах в три этапа (и три актера последовательно сменяют друг друга в этой роли) — уже готовый маленький волчонок в момент своего первого появления на сцене. Затем волчонок-подросток, ревнивый, жалкий и озлобленный, и наконец — матерый подонок, которого играет артист, только что громко лаявший за собаку Колю. Герой его так собакой и остается. «Может, судьба?» Тема мести Лёни за украденное счастье, за недополученное домашнее тепло, за место, занятое в жизни кем-то другим звучит в спектакле хабаровчан внятно и однозначно.

У актера и режиссера красноярского спектакля Андрюса Даряла люди до боли реальны, сложны, несимпатичны, чудовищно неблизки друг другу. Мать не умеет показать любовь сыну, отец — дочери, из ничего и выходит ничего. Но так хочется им этой любви, дома, которого у них нет и не будет. И никто не виноват, что судьбы перемешаны, что люди брошены в объятия друг друга. Они ли так решили, за них ли кто решил? Никто не виноват. Кроме, разве что, какого-нибудь неведомого Тунгусского метеорита.

Ксения Гусева

28 мая 2012